Внешность для меня важна и не важна одновременно — всё-таки времена, когда мне казалось, что от неё что-то зависит (например, отношения), прошли не так давно. Однако в какой-то момент мне просто стало некогда думать о том, как я выгляжу: я осталась одна с грудным ребёнком и послеродовой депрессией. Кое-как встала, расчесалась раз в неделю — уже молодец. Из этого состояния я постепенно вплыла в психотерапию, после чего обнаружила, что нравлюсь себе даже с отросшими корнями и размазанной тушью. Правда, предпочитаю не расслабляться по этому поводу.
Разница в том, что раньше я ухаживала за собой, чтобы нравиться другим, теперь — чтобы нравиться себе, ну и просто для удовольствия. Сегодня я спокойно могу прийти на презентацию новых духов с голым лицом, а могу накраситься дома перед тем, как сесть за текст — просто потому что мне нравится процесс. Конечно, до этого было и неприятие своей внешности, и эксперименты: помню, как в четырнадцать лет я проколола губу, клеила на лицо «татуировки» и подводила глаза голубым фломастером.
Первый раз я прочувствовала силу самовыражения с помощью косметики в одиннадцать лет, когда на деньги, заработанные на мытье машин, сдаче бутылок и продаже попугайчиков, я купила лак для ногтей флюоресцентно-салатового цвета. По тем временам это было как Сашу Селезнёва на кухне повесить: хрен купишь и соседка не одобрит. Сначала меня избили одноклассницы. Потом директриса распекла меня в своём кабинете. Затем — снова одноклассницы. А потом от меня отстали, потому что тот лак я так и не смыла. По школе стали ходить легенды о моей несгибаемости, у меня появился авторитет, так что меня больше не трогали. А дело было лишь в том, что у меня не было жидкости для снятия лака. Её тогда, как и всё остальное в начале 90-х, было сложно (да и не на что) купить. С тех пор я не боюсь экспериментов и реакции на них — в моей жизни их было столько, что я вполне могу считаться фриком.
Макияж я начала делать в двенадцать лет — огромное спасибо моей маме, она не стала впадать от этого в кому, а просто сгрузила мне ненужную косметику. Тушь Louis Philippe, сменный блок от «метеоритов», тревел-набор Estée Lauder, в котором была палетка помад, теней и духи Cinnabar. Надо сказать, что красилась я тогда очень умеренно, так как стеснялась, что наш придомовой комитет по нравственности, то бишь бабушки на скамейке у подъезда, подумают: «Ага, она хочет нравиться, атата, какая нескромная девочка, давайте её поосуждаем!» Сейчас я понимаю, какой это бред. Если мой ребёнок захочет пользоваться декоративной косметикой, я сделаю всё, чтобы он не испытывал комплексов по этому поводу (у меня мальчик, если что).
Лет в пятнадцать я стала краситься как на войну, носила чёрный парик, а губы и глаза разрисовывала как Кортни Лав. Мазок чёрный, мазок красный. Милиционеры, видя мой боевой раскрас, к которому прилагались корсет, чулки в сеточку, ботфорты и мини-юбка, постоянно таскали меня в обезьянник со словами: «Чо? Паспорта ещё нет? Да ты точно п***ка, а нам ещё не платишь почему-то». Ненавижу их до сих пор. Сегодня я одеваюсь и крашусь как хочу — или вообще не крашусь, если не хочу. Потому что следую правилу: живи сам (с удовольствием) и не мешай жить другим. Нет, конечно, и сейчас встречаются граждане, которые крестятся, глядя на мои татуировки, но таких становится всё меньше. Вымирают, наверное, от инфарктов, спровоцированных моим внешним видом.
Несмотря на то что у меня на полке стоит куча самых разных банок, я не фанатка ухода — не успеваю. Лучше приглашу гостей, позанимаюсь с ребёнком, погуляю с мужем, попишу книгу, сделаю парфюмерный обзор, ляпну что-нибудь смешное в своём телеграм-канале о материнстве Mom I’d Like to Fuck или просто лишний час поваляюсь в кровати с книжкой. Кожа этого, конечно, не одобряет, поэтому суровый минимум я стараюсь не игнорировать. Всегда тщательно умываюсь. Могу не успеть нанести ночную маску или утреннюю сыворотку, но смыть косметику и грязь — это святое.
Большую часть ухода за своей внешностью я делегирую профессионалам, в моём случае — профессионалкам. Так, например, нынешние брови, нещадно перещипанные ещё в подростковом возрасте и не растущие до прошлого года, — заслуга бровистки Лилии Халиковой. Совершенно волшебная девушка: год плотной работы — и мне больше не нужны коррекции. Всё, что не росло годами, выросло — а то, что мешало, больше не мешает. Ногти — только Саша Кондратьева, до неё я ходила как каторжник-золотоискатель: ногти слоились до локтей, лак держался по пять минут, уголки на ногах врастали. Теперь мои руки и ноги всегда в порядке, не стыдно внезапно в морг попасть, если что. Лицо — дело рук Екатерины Животковой. Она колет мне ботулотоксин (у меня очень активная мимика), который заодно спасает меня от головных болей, она же делает мне губы: после неудачной операции на челюсти у меня онемела правая часть лица и рот стал асимметричным. Волосы доверяю Яне Женерос, которая умудрилась вернуть меня в мой родной выгоревший блонд из тёмно-рыжего цвета, совершенно не навредив волосам — это несмотря на то, что волосы были окрашены так называемыми прямыми пигментами (парикмахеры-колористы поймут).
Отдельная тема — ароматы. Правда, я уже столько раз рассказывала о своём увлечении, что не знаю, чего бы ещё добавить. Недавно я проредила свою коллекцию, оставила только знаковые для меня парфюмы, всего около пятисот флаконов. Остальные, начатые, раздала подругам, запечатанные — как всегда, отдала одиноким женщинам из домов престарелых в рамках акции «Подари духи бабушке!». Присоединяйтесь, нам постоянно нужен уход и декоративная косметика, духи, а также специфические вещи вроде антипролежневых спреев, одноразовых пелёнок и памперсов.
Не знаю, как сложатся мои отношения с ароматами дальше: я собрала уже почти все духи, которые хотела, и сейчас у меня что-то вроде «парфюмерной депрессии». Пользуюсь только старьём, а новинкам радуюсь умеренно.
